Суворов и Потемкин - Страница 89

Потемкин спешил на юг еще потому, что он слишком хорошо знал, кем был князь Николай Васильевич Репнин, самый видный представитель партии наследника престола.

Знал он и о связях «маленького доктора Мартина» (как в шутку называл Репнина Потемкин) с берлинскими масонами, делавшими большую политику при дворе короля Фридриха Вильгельма. Репнин тоже не мог не понимать, какую возможность для успеха его партии, для его личной карьеры представляли лавры миротворца. Мы не собираемся всесторонне оценивать дипломатические способности Репнина. Возможно, что он был крупным дипломатом. Но в ходе переговоров с верховным везиром Юсуф-пашой о прелиминарных (предварительных) условиях мира он допустил большой просчет. «Князь Репнин или по слабости своей, а более еще и по незнанию прямых Высочайших намерений,— пишет Безбородко,— столь странно вел сию негоциацию, что дал им (туркам.— В. Л.) повод во всяком пункте чего-нибудь для себя требовать» . Безбородко знал, о чем говорил. Ему пришлось завершать переговоры, начатые Репниным. Недовольна была и Екатерина. Получив от Потемкина известие о подписании прелиминарных пунктов, она писала ему 12 августа: «Друг мой сердечный Князь Григорий Александрович! Обрадовал ты меня нечаянно прелиминарными пунктами о мире, за что тебя благодарю душою, и сердцем. Дай Бог, скоро совершить сие полезное дело заключением самого мира. Осьмимесячный срок перемирия долог; пожалуй постарайся кончить скорее... сказать можно, что Репнин не знал условия с дворами, туркам помогающим».

Всего на шесть дней опоздал Потемкин. 31 июля князь Репнин и везир подписали в Галаце прелиминарные пункты мирного договора на условиях восьмимесячного перемирия, что не отвечало реальной обстановке и было выгодно туркам. Опытный Репнин явно поторопился. Стоило ему чуть затянуть переговоры, и он бы получил новые неотразимые доводы: 31 июля Ушаков, не зная о мирных переговорах и выполняя директиву Потемкина, настиг противника. Эскадра, в которой помимо турецких кораблей находились корабли из Алжира и Туниса, стояла на якоре у мыса Калиакри, под прикрытием береговых батарей. Смело применив новый тактический прием, Ушаков прошел между берегом и неприятельскими кораблями (тем самым выиграв ветер) и атаковал превосходящие силы противника. Разгром был полный. Остатки турецкого флота бежали в Константинополь. При виде разбитых кораблей в столице началась паника. Носились слухи о том, что Ушак-паша собирается штурмовать укрепления Босфора. Точку в войне поставили русские моряки. С нескрываемой гордостью за свое детище — Черноморский флот — доносил Потемкин в Петербург об этой победе. Воля противника была сломлена. Потемкин, несмотря на болезнь, уверенно держал в руках нити переговоров с везиром. Высоко оценивает его действия Безбородко; «На попытку турок говорить, что Визирь будто бы в великой опасности и что Султан его поступки не апробовал, Князь им дал окрик, сказав, что в их воле разорвать положенное, но с той минуты уже кондиций нет. После прислал Визирь другого чиновника» .

К Потемкину в Яссы летели письма от коронованных особ и прожектеров, дипломатических представителей России и строителей Черноморского флота, от генералов, офицеров, финансистов, поставщиков, ученых, бесчисленных просителей, осаждавших своими просьбами самого влиятельного человека в России.

Приведем только одно из писем, полученных Потемкиным в это время. Граф Андрей Разумовский, занявший при поддержке Потемкина важный дипломатический пост в Вене, писал своему покровителю в Петербург, еще не зная об отъезде Светлейшего на юг: «Хотел было я отправить к Вам первого пианиста и одного из лучших композиторов в Германии, именем Моцарта. Он недоволен своим положением здесь и охотно предпринял бы это путешествие. Теперь он в Богемии, но его ожидают сюда обратно. Если Ваша Светлость пожелает, я могу нанять его ненадолго, а так, чтобы его послушать и содержать при себе некоторое время» .

Но Моцарту не суждено было воспользоваться приглашением Потемкина, страстно любившего музыку. Гениальный музыкант уже чувствовал дыхание смерти, торопясь с окончанием «Волшебной флейты». А в далеких Яссах могущественный соправитель императрицы сочинял «Канон Спасителю», сознавая, что дни его сочтены.

«И ныне волнующаяся душа моя и уповающая в бездне беззаконий своих ищет помощи, но не обретает,— скорбит Потемкин.— Подаждь ей, Пречистая Дева, руку свою, ею же носила Спасителя моего и не допусти погибнуть во веки».

Но даже изнуренный смертельной болезнью, Потемкин не выпускает из рук управления армией и флотом. 18 сентября помечен его ордер контр-адмиралу Ушакову о мерах дисциплинарного воздействия на капитана 2-го ранга Д. Н. Сенявина. Дело тянулось с весны, когда любимец Потемкина, его генеральс-адъютант Сенявин, отличившийся в набегах на турецкие торговые суда у самых турецких берегов, надерзил командующему эскадрой Ушакову. Контр-адмирал отдал приказ выделить с каждого корабля по нескольку здоровых и знающих дело моряков для укомплектования команд вновь построенных судов. Сенявин со своего корабля негодных к службе и получил выговор Ушакова в приказе по флоту. Вспыльчивый Сенявин подал Потемкину официальное прошение о производстве расследования по поводу обвинения его Ушаковым «в ослушании». Ушаков в свою очередь подал официальный рапорт. «Дерзость и невежество флота капитана Сенявина, нарушающие и порядок и долг службы, подвергали его тяжкому наказанию,— говорилось в ордере Потемкина. — Я приказал его арестовать и готов был показать над ним примерную строгость закона, но Ваше о нем ходатайство из-за уважения к заслугам Вашим удовлетворяю я великодушную Вашу о нем просьбу и препровождаю здесь снятую с него шпагу, которую можете ему возвратить, когда заблагорассудите. Но подтверждаю при том на поступки его иметь прилежное внимание, строго взыскивать точного же исполнения должности и в случае какового-либо упущения немедленно представить ко мне так, как о человеке, замеченном уже в незнании и неисполнении своего долгу; о сем имеете дать знать во флот и Черноморское правление».