Суворов и Потемкин - Страница 27

Суворов знал, что не все ногайцы одобряют переселение. Незадолго до начала перекочевки был раскрыт заговор влиятельного джамбулуцкого владетеля Тав-Султана, давнего врага России. Тав-Султан был арестован и содержался под присмотром неподалеку от Ейского укрепления. Именно среди предводителей джамбулуков и созрел заговор, разразившийся 30 и 31 июля мятежом. Восставшие внезапно напали на отряды охранения и перебили их большую часть. Уйти удалось лишь казакам. В междоусобной схватке пострадали и мирные ногайцы, многие предводители которых погибли, а видный предводитель джамбулуков старинный приятель Суворова Муса-бей (один из инициаторов перекочевки) был тяжело ранен. Поднялись все орды. Ногайцы поворачивали на юг, прорывались через Ею, устремляясь к Кубани. 31 июля корволан, которым командовал подполковник Лешкевич, отбил нападение крупных сил ногайцев. 1 августа другая многочисленная толпа ногайцев пыталась прорваться через брод в урочище Ураи-Улгасы (Урай Илгасы), который прикрывала рота Бутырского полка с орудиями. Силы были неравны. 7000—10 000 ногайцев атаковали редут в пешем строю под предводительством Канакая-мурзы. Бутырцы продержались до подхода своего полка и драгун-владимирцев, разгромивших нападавших. Ногайцы бежали, в бессильной ярости уничтожая скот, пленных и даже своих жен и детей. Канакай погиб в бою. При преследовании разбитых ногайцев Лешкевичу удалось захватить главарей восстания и в их числе старого Мамбет-мурзу Музарбекова — по отзыву Суворова «величавого, больше велеречивого, лукавого и непостоянного».

Генерал-поручик тяжело переживал неудачу с переселением. Он рассылал увещевательные письма старым знакомым среди ногайских мурз и беев. «Прочие,… пред сим ушедшие, поворотились назад»,— доносит он Потемкину 12 августа 1783 г. И все же переселение пришлось приостановить. Значительные силы ногайцев ушли за Кубань. К ним присоединился Тав-султан, освобожденный восставшими. Верные присяге ногайцы перекочевывали под защиту русских военных постов. Брошенные в степи после боев тысячи женщин, детей и пленных по приказанию Суворова размещались на Дону и были спасены от гибели.

В разгар мятежа выяснилась роль Шагин-Гирея в волнениях на Кубани. Бывший хан, обманув бдительность русских приставов, вместо Херсона, где его ждал Потемкин, перебрался на Тамань и оттуда рассылал ногайцам письма, в которых давал понять своим бывшим подданным, что он еще не окончательно отказался от власти. «Сколько мое сведение достигнуть могло, — рапортовал Потемкину Суворов,— нет ни одного из ногаев, кто бы хану усердствовал, и ежели кто усердствует, то по страху от него. Он более нелюбихм, и все меры я принял в осторожность от него. Токмо рассеются орды паки по степи, и внимание будет нечто тяжелее, доколе Его Светлость здешние страны оставит».

Потемкин выразил недовольство. Еще в Крыму светлейший князь заболел болотной лихорадкой. Болезнь приняла тяжелую форму по дороге в Россию, вызвав тревогу императрицы. «Бескрайне меня обеспокоивает твоя болезнь,— писала она Потемкину 17 сентября.— Я ведаю, как ты не умеешь быть больным и что во время выздоровления никак не бережешься. Только зделай милость, воспомни в нынешнем случае, что здоровье твое в себе какую важность заключает: благо Империи и мою славу добрую. Поберегись, ради самого Бога, не пусти моей прозьбы мимо ушей. Важнейшее предприятие в свете без тебя оборотится ни во что». Но и тяжело больной, Потемкин не выпускал из рук нитей руководства обширным делом. Оценив обстановку, он приказал «считать возмутившихся ногайцев не подданными России, а врагами отечества, достойными всякого наказания оружием». Удар за Кубань был решен. Суворов начал стягивать части своего корпуса к Копылу, назначив атаману Иловайскому и его донским полкам место соединения у впадения Лабы в Кубань.

О степени напряженности обстановки дает представление рейд Тав-султана, прорвавшегося с большим конным отрядом из-за Кубани к Ейскому укреплению, находившемуся в глубоком тылу русских войск. Лишь неделю назад Суворов ушел из Ейскою укрепления к Копылу, оставив за стенами крепости жену и маленькую дочь. Три дня гарнизон мужественно отбивал ожесточенные атаки ногайцев, Судьба одного из главных опорных пунктов Кубанского корпуса висела на волоске, и если бы не казачьи полки, прискакавшие 25 августа, Тав-султан мог захватить крепость и расправиться со всеми находившимися в ней.

Прибыв в Копыл, Суворов столкнулся с ужасающим санитарным состоянием находившихся там войск. Смерть косила солдат Воронежского пехотного полка, еще в июле занявшего копыльский ретраншемент. Суворов не скрыл от Потемкина причин бедствия и назвал виновников — генерал-майора Ф. П. Филисова и командира воронежцев полковника Никифора Рахманова. «Простите, Светлейший Князь! что моими выражениями Вашу Светлость обременяю; для меня нет гнуснее сего порока (лени, нерадивости, праздности.— В.Л.), и я лучше сам смерть приму, нежели видеть страждущее человечество; соизволили сами мне то правило предписать»,— читаем мы в донесении Суворова Потемкину от 25 августа. Ко всем этим бедам прибавилась неудачная попытка захватить Шагин-Гирея на Тамани. Беспечность Филисова позволила бывшему хану бежать за Кубань. «Я смотрю на сие с прискорбием, как и на другие странные в вашем краю происшествия,— писал Потемкин,— и рекомендую наблюдать, дабы повеления, к единственному вашему сведению и исполнению преданные, не были известны многим» . В ответ на жалобы Суворова на нерадивость Филисова, Потемкин напомнил генерал-поручику, что тот сам просил его к себе. Но, как настоящий начальник, Потемкин, зная впечатлительность Суворова, решил ободрить своего подчиненного. Во время марша суворовских войск к Кубани генерал-поручик получил с гонцом эстафету. В личном письме Потемкин поздравлял Суворова с высокой наградой — орденом Св. Владимира 1-й степени. Девиз недавно учрежденного ордена гласил — «Польза, честь и слава».